В нашей стране сбор, хранение и организацию изучения метеоритов ведет Комитет по метеоритам при Академии наук. Это, конечно, не значит, что сотрудники этого учреждения рыщут повсюду, устремив горящий нетерпением взор в землю, как грибники в лесу. В таком поиске смысла нет. Подсчитано, что в наши дни на весь земной шар ежегодно падает около тысячи метеоритов. А если вспомнить, что большую часть поверхности планеты занимают моря и океаны, а на суше много еще неосвоенных земель и труднодоступных районов, то можно прийти к заключению, что искать метеориты, как грибы, просто-напросто неразумно. Интересно, что это утверждение однажды было очень эффектно опровергнуто. Подобное время от времени случается с так называемыми здравыми суждениями.
 А произошло следующее: один из слушателей лекции в Одесском планетарии всей душой проникся важностью изучения метеоритов и решил немедленно включиться в их поиск. С твердой верой в успех он вышел на улицы своего родного и прекрасного города, прошелся по тенистым, зеленым паркам, просторному приморскому бульвару, заглянул на пляж и... вернулся назад с заветной находкой в руках. Метеориту, найденному таким удивительным образом, присвоили имя Одесса.

 В одном из своих произведений отважный французский летчик и прекрасный писатель Антуан де Сент-Экзюпери рассказывал, как однажды он посадил самолет в пустыне Сахара на небольшое плато. На поверхности, ровной, как стол, сложенной из мелких ракушек, летчик увидел необычный камень и поднял его. Камень был величиной с кулак, «тяжелый как металл и округлый как слеза».
 «На скатерть, разостланную под яблоней, — пишет Экзюпери, — может упасть только яблоко, на скатерть, разостланную под звездами, может падать только звездная пыль...»
 Найденный камень был, конечно, метеоритом.
 Не знаю, писатель ли натолкнул ученых на мысль, или она возникла у кого-нибудь самостоятельно, но однажды было предложено поискать камни, свалившиеся с неба, на огромной белой скатерти льдов Антарктиды.

 Очень-очень давно, лет сорок с лишним назад, привели меня первый раз в Московский планетарий. Две вещи запомнились мне, поразили детское воображение: картина рассвета, под бой курантов и тихую музыку сменявшая на вогнутом потолке лекционного зала звездную ночь, и метеорит, показанный на небольшой выставке в фойе.
 Черный до синевы, с бугристой поверхностью и фиолетовыми бликами света на неровностях, лежал он в витрине за стеклом. Большая — не охватишь и двумя руками — глыба, очень тяжелая по виду, выглядела там как-то странно, нелогично. Она, собственно, и не лежала на подставке, а словно легко и невесомо парила в воздухе, лишь едва касаясь ее. Было отчетливое ощущение, что космический гость случайно залетел сюда ненадолго и вот-вот умчится обратно в свои таинственные миры.
 Я застыл перед витриной в полной уверенности, что прямо сейчас увижу его отлет. А потом, когда меня увели к другим экспонатам, я все время оглядывался назад и каждый раз был уверен, что камня на месте уже не будет.
 Этот первый выход в звездный дом на Садовом кольце со временем не то чтобы забылся совершенно, а как-то потускнел в памяти: мало ли чудес на свете, особенно в жизни мальчишки? Потом, через много лет, пришел я в планетарий со своим маленьким сыном и вдруг неожиданно вспомнил ярко и точно тот эпизод из далекого детства. Метеорит, так же как и тогда, лежал у стены, как будто все эти годы терпеливо ждал моего возвращения. Бегом, таща за руку упиравшегося от неожиданности ребенка, я бросился навстречу своему старому знакомому. Он! Черный до синевы, с бугристой поверхностью и фиолетовыми бликами на неровностях...
 Торопливо пробежал глазами текст этикетки. «Имя» камня, дата и место находки, краткое описание и в конце... слово, поставленное в скобки, — «гипс». Не метеорит, а его копия! И сразу будто по какому-то недоброму волшебству чарующий, глубокий черный с синевой цвет стал серым и невыразительным. Переменчивые, живые блики света на каменных боках превратились в тусклые пробелы плохо положенной краски. Обыкновенный, невзрачный кусок скучного гипса неловко притулился в углу захватанного руками стеклянного куба. Я оторопел. Неужели это мой камень с неба? Нет, не может быть! Тот был совсем другим. Он был настоящим!

 Кипящим, раскаленным шаром катится наше светило — Солнце по гигантскому галактическому кругу. Мчится, увлекая за собой целую свиту спутников. Это большая компания, скитающаяся в просторах Вселенной, на редкость разнообразна. Есть в ней планеты-гиганты, огромными газовожидкими каплями висящие в пространстве; есть планеты, вроде Земли, имеющие твердую оболочку; есть у планет спутники с самыми причудливыми свойствами. Кроме этих главных членов солнечного семейства по орбитам вокруг светила летает еще огромное множество тел самого разного размера и свойств. Некоторые из них, кометы, появляются на небе хвостатыми чудищами, наводя страх на суеверных людей, некоторые видны в телескопы неяркими звездочками — это астероиды, что означает — «подобные звездам». -Большинство крохотных планеток ни в какие телескопы не разглядишь. Именно эти безвестные странники и попадают время от времени к нам в руки, чтобы стать предметом самого тщательного изучения. При умелом обращении у них можно выведать много интересного, ведь они являются участниками или по крайней мере свидетелями тех великих событий, которые называют «творением мира».
 Перебирая коллекцию разных по весу, размерам и форме осколков внеземного вещества, можно увидеть, что одни состоят из силикатных пород — окислов кремния, магния, железа, алюминия; другие из силикатов и железа с примесью никеля; а третьи целиком из никелистого железа. Первая группа получила название каменных метеоритов, вторая — железокаменных, ну а третья, как вы уже, наверное, догадались, — железных.
 Такое деление находок на три большие «кучки», конечно, весьма приблизительно. Каждую из них можно разложить по некоторым признакам еще на несколько. Посмотрим, что представляют собой, например, каменные метеориты. Здесь следует заметить, что среди находок, падение которых удалось засечь непосредственно, каменных — заметное большинство: около 90 процентов, а железных всего около 6 процентов. Правда, в общем числе находок каменных и железных обломков примерно одинаковое количество. Объясняется это тем, что хотя железные метеориты падают реже, зато они лучше противостоят разрушению водой и атмосферой и более заметны среди земных пород.
 Каменные метеориты чаще всего составлены из силикатных шаровидных частичек, иногда сплошь, а иногда вперемешку с раздробленной породой. Эти зерна ученые назвали «хондрами», что означает — «крупинки», «комки». Соответственно метеориты, содержащие хондры, называются хондритами.

 Наш очерк, как вы помните, начался с рассказа о падении Сихотэ-Алинского метеорита. В заключение давайте вернемся к этому «чуду природы», которое может случиться один раз в сто лет или даже еще реже.
 Метеорит, о котором идет речь, упал на Землю не целой глыбой, а в виде множества обломков разного размера и формы. Подобное явление называют метеоритным дождем. Над Уссурийской тайгой пролился настоящий ливень из 100 тысяч отдельных железных кусков общей массой около 70 тонн.
 Изучение этого уникального природного явления началось исключительно оперативно. Пролетевший болид увидели 12 февраля 1947 года, а в последних числах апреля в тайге уже полным ходом шли исследовательские работы.
 Когда первая экспедиция, командированная из Москвы, добралась до места назначения, взорам участников предстала впечатляющая и даже жутковатая картина. Местность вокруг сильно напоминала район военных действий, на котором развернулось танковое сражение с применением авиации и артиллерии.
 Тайга на участке поперечником около километра была переломана, перекорежена и изрыта огромными воронками. Груды выброшенной земли, вывороченные с корнем деревья. Содранная кора, хвоя, сбитые ветки, перемешанные с глиной, песком и прошлогодней травой, завалили склоны огромных круглых ям и пространство между ними. Обломки разбитых, измочаленных древесных стволов, как диковинные, клыкастые звери, затаились в чащобе, повисли, намертво вцепившись в ветви кое-где уцелевших деревьев.
 В этом диком хаосе, порожденном сокрушительной силой разбушевавшейся стихии, предстояло разобраться, упорно и напряженно работать, обмеряя и исследуя кратеры и воронки, отыскивая, откапывая метеориты, широко разлетевшиеся по тайге. Чтобы выполнить эту нелегкую задачу, нужно было каждый день вышагивать десятки километров по окрестным сопкам и заболоченным низинам, продираться сквозь лесные завалы, непролазный, колючий кустарник, таща за плечами рюкзаки, набитые тяжелым железом.
 Оснащение первой экспедиции не давало возможности как следует заняться раскопками на месте падения основной массы обломков. Поэтому были обследованы только два крупных кратера, а также несколько средних и мелких. Другие оставлены тем, кто придет следом, работы тут было не на один год! С перерывами она продолжалась более тридцати лет.

 Вероятно, самая большая опасность, угрожающая будущим звездолетам, — это метеориты. Если звездолеты будут летать на скоростях, приближающихся к световой, столкновение их даже с песчинкой может окончиться катастрофой. Остроумное решение нашли ученые из Британского межпланетного общества, работающие над программой «Дедал» (проект посылки автоматического зонда к звезде Барнарда). Для борьбы с метеоритами они предлагают использовать... искусственные микрометеориты!
 Защитным экраном, согласно проекту, послужит облако мельчайших частиц, летящее в 200 километрах впереди корабля. Перемещаясь, как и сам «Дедал», со скоростью около 35 тысяч километров в секунду, такой пылевой экран уничтожает и рассеивает любой встречный объект массой до полутонны.

 Окажись мы днем на нашей ближайшей соседке по космосу — планете Венера, — привычного голубого неба увидеть нам бы не удалось. Оранжевая изнанка толстого слоя облаков перевернутой чашей нависает над головой. К горизонту, до которого, кажется, рукой подать, небосклон окрашен в мрачноватые желто-зеленые тона. Вспомним, что голубой цвет земного неба — результат сильного рассеяния молекулами атмосферного газа синих лучей, а вот венерианская атмосфера синие лучи не пропускает к поверхности, зато хорошо рассеивает зеленые и желтые. Наблюдателю, находящемуся на поверхности Венеры, будет казаться, что он попал на дно впадины. Слой нагретого углекислого газа, разлившийся по раскаленному грунту, искривляет световые лучи, отклоняя их вверх и приближая к глазам окоем горизонта.

Не правда ли удивительно, что время, отдаляя нас от мамонтов, не в силах умалить интерес к ним!
Как и зачем ищут их ученые?
 Ленинградский Зоологический музей — обладатель единственного в мире чучела мамонта. Его вмерзшую в грунт тушу случайно обнаружил в 1901 году якут-охотник Семен Тарабыкин на размытом берегу заполярной реки Березовки. Специальная экспедиция доставила зверя в Петербург. Мамонт так и назван — Березовский. Когда жил этот гигант, люди были уже как бы нашими современниками. Звучит странно, но видный ленинградский морфолог и палеонтолог А. П. Быстрое объяснил мне, что биологический вид Homo sapiens (человек разумный) анатомически не меняется вот уже по крайней мере полсотни тысячелетий. Значит, если бы такого гостя издалека переодеть, постричь, то никто бы не подумал, что это пещерный житель, он — современник, как ни трудно вообразить такое. Перед моим мысленным взором предстает скульптурная группа, изваянная из букового кряжа талантливым сухумским художником В. А. Бернадиным. Это палеолитические мужчина и женщина в минуту смертельной опасности. Он, обросший, страшный, поднял над головой тяжелый камень — сейчас метнет в льва или тигра... Скульптура «Выжить!» предназначена для Новоафонской пещеры-музея. В таких подземных залах некогда жили звери, но первобытные люди изгоняли их и селились там сами. Уже двести тысяч лет назад наш предок, действуя скопом, владея огнем, прочно утвердился в мире и заставил уступать себе дорогу даже могучего мамонта, даже свирепого шерстистого носорога.

 Пусть даже это только догадка, объясняющая исчезновение мамонтовой фауны, но она вполне правдоподобна — есть ведь и другие, вполне бесспорные факты бездумного расточительства природы человеком. В уже хорошо обозримом недавнем прошлом был поголовно уничтожен тур — черный лесной бык, великолепный представитель парнокопытных. В Зоологическом музее памятником людскому неразумию стоят лишь уникальные чучела огромных красавцев туров. Ушло от нас навечно и другое крупное полезное млекопитающее — морская корова Стел-лера... И эти уроки не пошли впрок!

 Будучи подростками, я и мой товарищ всерьез намеревались отыскать живых мохнатых гигантов. В их существовании мы себя уверили. Воображение, подсказанное книгами, рисовало нам глухомань, например на крайнем северо-востоке Азии, что-то вроде загадочной Земли Санникова, а там — вожделенных хоботных, одетых шерстью длиной в метр. Пусть их будет там даже совсем-совсем немного!..
 С мечтой об этом горько расставаться. Слабое утешение — рассматривать физическую карту страны с обозначением ледовых гробниц мамонтов. Их более тридцати, обнаруженных примерно за 280 лет. Внутри этого срока бывая-и перерывы в десятилетия, а случалось, что мерзлые туши и части скелетов встречались и дважды за лето.
 Первая находка целого мамонта относится к 1799 году. Тунгус Осип Шумахов заметил зверя на размытом берегу Лены. Лишь спустя семь лет об этом узнал русский академик М. Ф. Адаме, который в то время находился в Якутске. Ученый поспешил на указанное место, но увидел лишь скелет да обрывки шкуры с шерстью: хорошо сохранившееся мясо растащили волки и песцы. Академик тщательно собрал кости, их них в Петербурге смонтировали первый в мире полный скелет мамонта Адамса. Он по сей день самый крупный в экспозиции Зоологического музея — высота в холке 380 сантиметров.

 Вспоминаю свои школьные годы. Отец, инженер, иногда брал меня с собой в командировку. Так побывал я в Синарской на-Урале. Бродил там по долине речушки и подобрал два-каких-то загадочных черно-белых «камушка».
 Снес находку в местный краеведческий музей. Там сказали, что это коренные зубы мамонта, которыми он пережевывал злаковые травы, осоку, не брезгуя побегами ивы. Мне показали окаменевшие тяжелые кости, обломки бивней, правда небольших, но и такие — редкость, в чем я сам убедился, став взрослым и немало побродив по тайге.
За сибирской слоновой костью издавна велась энергичная «охота». Из старых коммерческих сводок известно, что в конце прошлого — начале нынешнего веков ее вывозили ежегодно около тридцати двух тонн. Она шла (и сегодня идет!) на множество дорогих поделок, например статуэток, рукоятий тростей, зонтов. У меня хранится старинный бильярдный шар, тяжелый, с ясно выраженными слоями дентина. Такие шары и теперь считались бы лучшими. В современной технике мамонтовая кость особенно хороша для деталей телерелейных устройств, применяемых в авиации.
 Бивни — это резцы. «Они росли в длину и толщину в течение всей жизни зверя», — поясняет Н. К- Верещагин. Он сам нашел и выбил из мерзлоты у пролива Лаптева клык длиной 380 сантиметров, диаметром 18 сантиметров и весом 85 килограммов. Наиболее крупные бивни самцов достигают чуть ли не 5 метров и 120 килограммов каждый... Примечательно, что сибиряки добывают их также из особых месторождений — слоновьих кладбищ. Это еще одна загадка природы...
 Когда-то глубокое впечатление произвела на меня красивая легенда: якобы слоны на закате своих дней удаляются в им одним ведомые места, чтобы там умереть в одиночестве.
Сколько же, значит, в таких местах можно собрать бивней!
 В действительности же туши тропических исполинов быстро становятся добычей хищников, мириадов насекомых, микробов, даже костей не остается. По-иному все происходит в Заполярье, где природа сама зачастую консервирует остатки органической жизни. И вот там, на холодных просторах, оживает легенда о слоновьих кладбищах, потому что там они, вопреки рассудку, существуют. Есть они также на Печоре, Каме, Волге, Оби, в Барабе и даже в сравнительно теплом климате, например Среднеуральское (50° северной широты).

 Находясь в Мамонтовом зале Зоологического музея, всякий раз думаю: «Какая же это великолепная конструкция — скелет ископаемого слона! Как мудро сопряжены все его «детали» — двести пятьдесят костей!»
Ультрасовременная наука бионика, используя всевозможные подсказки живой природы, не обошла вниманием и мамонта. Почему он не меньше и не больше? Оказывается здесь найдена золотая середина. Будь слон тяжелее, для него оказалась бы недостаточной удельная прочность костяка. Более древние слоны, жившие полмиллиона лет назад, были заметно крупнее, но жизнь показала, что это нерационально, и «главный конструктор» в лице природы внес свои коррективы...
 В ходе эволюции, естественного отбора (у мамонтов не было врага, кроме человека) организм все совершенствовался. В поисках корма мохнатые громадины непрестанно бродили по полнейшему бездорожью той эпохи. Им встречались топкие места, и вот тут-то проявляла себя плоская стопа, удерживающая тяжесть зверя. Повторив принцип ее устройства в современных шагающих экскаваторах, можно сделать их более проходимыми.
 Форма бивней, которыми мамонт добывал корм из-под снега, оказалась хороша для рабочих органов некоторых землеройных машин и навесного оборудования тракторов, занятых на сплаве леса, скатке штабелей, разборке береговых скоплений бревен...
 Будущее покажет, на что еще пригодится инженерам мамонт, но роль его в науке невозможно переоценить. Прежде всего потому, что, изучая ископаемого слона, мы полнее познаем и свое историческое развитие, а прошлое — ключ к будущему.
 Можно со все большей убежденностью говорить: да, в становлении человека видная роль принадлежит мамонту. Естественная дань ему — чугунный памятник, имеющий вид усеченной пирамиды, установленный в украинском селе Кулешовке, где было открыто крупное скопление костей.
Еще один памятник построен в Якутске. Зверь в натуральную величину угрожающе поднял бивни, хобот. Он словно обороняется. От кого же? Так и видится толпа, вооруженная копьями, луками... Так и хочется крикнуть: «Остановитесь! Сохраните последних мамонтов для себя и потомков!»
Да, утраты не вернуть... А впрочем!
возможно ли это?

 Железнодорожный вокзал во Владивостоке расположен прямо в морском порту, в самом центре города, у подножия сопок, по склонам которых поднимаются городские кварталы. Транссибирская железная дорога вышла к Тихому океану в конце прошлого столетия; рельсовый путь как бы увенчал трехвековой труд освоения Сибири и Приморья, рельсы пролегли по обжитым, застроенным и распаханным землям. Правда, первые сибирские составы грузились в основном пшеницей да маслом, яйцами да замороженным мясом: сельское хозяйство решительно преобладало над промышленностью на всем протяжении Транссибирской магистрали от Челябинска до Байкала и в Забайкалье до Океана. Озеро Байкал шестисоткилометровой дугой лежит поперек великой дороги, почти точно на ее середине. При проектировании Транссиба были предложены варианты обхода Байкала как с юга, так и с севера — та и другая трассы обещали свои преимущества. Но решающий довод в пользу южного варианта был тогда неоспорим: «...стоит только провести ту черту, которая составляет границу успешного хлебопашества, и сразу станет ясно, как, где и для чего нужно строить сплошную непрерывную сибирскую дорогу. К северу от черты лежат места, которым не нужна сибирская дорога...».
 Именно в этих местах находится Байкало-Амурская магистраль. Ее протяженность равна железнодорожному маршруту Тюмень — Севастополь, однако природные условия на БАМе несравнимо суровее и сложнее, чем даже в суровой Тюмени.
 ...Сегодня уже уходят в историю временные поселки бамовских первопроходцев. Палатки и вагончики сменились улицами многоэтажных домов, растут целые города. Стремительно будет развиваться индустрия этого региона. Здесь станет работать и жить каждый двухсотый гражданин нашей страны. И все эти полтора миллиона человек круглый год надо обеспечивать разнообразной едой по усиленным северным нормам. А это значит, что в те же самые два десятилетия на БАМе должен быть создан свой продовольственный комплекс — пищевая промышленность и, конечно же, сельское хозяйство. От своевременного решения этой задачи зависит будущее всей бамовской индустрии; а задача труднейшая.

 В проливе Моонзунд у берегов Эстонии есть остров, такой маленький, что на карте страны его очертания слились в черную точку,а название — Вормси — расположилось на голубых волнах.
 Площадь его — чуть меньше ста квадратных километров. Наша машина бежит через старый сосновый лес — светлый, просторный, с брусничными и черничными полянами, с крепенькими моховиками, хорошо заметными с дороги. Минует небольшую деревеньку, цветущий луг, густой темный ельник с россыпями маслят, еще одну деревеньку, вырывается на берег моря. А дальше виднеется остроконечный треугольник полуострова Румпо, выступающая далеко в море часть острова. Здесь проходит граница государственного заказника — первого в нашей стране, где взяты под охрану... лишайники.
 Удивительный, неповторимый облик у этого миниатюрного полуострова! Низенькие, мелко разветвленные кустики лишайников, похожие на карликовые колонии кораллов, сложными узорами разрисовали всю его поверхность. Лишь огромные валуны и темно-зеленые пирамидки можжевельника возвышаются там и тут на плоской равнине. Заброшенная дорога петляет среди серо-голубых полян, уводит все дальше и дальше, к самому острию треугольника, окаймленному бахромкой тростника. Вокруг все та же замершая в неподвижности растительность, а дальше — море сливается с небом. Повсюду, куда ни глянешь — только два цвета: серо-голубой и темно-зеленый. И звенящая тишина. Ни шелеста листвы, ни шороха трав. Шагнешь с тропинки в сторону и вздрогнешь от неожиданности: под ногой захрустит, словно наступил на яичную скорлупу.
 Час и другой можно бродить белыми, будто мукой присыпанными, тропками и не встретить ни человека, ни зверя, не заметить никакого движения. И тогда возникает странное ощущение, будто плутаешь среди театральных декораций, созданных для невиданного сказочного представления.
Где еще можно увидеть такое?

 Остров Петрова, что лежит в океане у берегов Приморья, — удивительный ботанический сад, созданный самой природой. На этом маленьком клочке суши — всего 400 метров в поперечнике — уживаются около 200 видов растительного богатства Уссурийской тайги: деревья, кустарники и травы. Островок как бы сохранил весь первозданный облик лесов третичного периода.
 Богатство растительности, так характерное для субтропиков, тут поражает своим разнообразием. Ели, кедры, липы, грабы, дубы, папоротники, черемша, майники, кишмиш, уже редчайшие на планете деморфаиты создают непроходимые заросли. Особой гордостью является тиссовая роща с реликтовыми деревьями, не подверженными в этом крае никаким болезням, которые губят их собратьев в других местах.
 С 1930 года на острове проводятся исследования жизни растительности. Остров Петрова сейчас является частью огромного Лозовского государственного заповедника им. Л. Г. Капланова, который раскинулся на континенте на южных отрогах Си-хотэ-Алиня.

 Телецкое озеро Карагай. Ранняя осень. Вечер. Таковы отправные точки этого дневника. Пишу его поодаль от костра, но все же пользуясь его теплом. Сядет солнце, и я приближусь к костру.
 Карагаем зовут южное побережье озера. Вообще-то, мыс Карагай, и подошва горы, и каменистая терраса, поросшая лозой и калиной, и галечный пляж, озерные за-плески — все это Карагай. Можно идти Карагаем от устья реки Чулыш-ман до горы Тоолок; тут — прижим, дальше идти нельзя. Перед тобою Кыгинский залив. Реку Кыгу не видать из-за крутого бока горы. Можно залезть на гору — я знаю, лазил, — пощипать черной и красной смородины (красную тут зовут кислицей). Ближе к вершине горы, в пихтовнике, есть меченная затесками тропа. По ней бегали на воскресенье домой из школы-интерната, из Кайру, дети Смирновых — вон туда, на ту сторону залива, на таежную заимку, в родительскую избу, поставленную в устье далеко слышной горной речки Чири. Там пост гидрометеослужбы.
Округлые камни. До белизны высушенный солнцем плавник. Солнце садится. Дует низовка — северный ветер. Низ озера — там, на севере, в семидесяти километрах от Карагая. Тут — верх. Утихнет низовка, задует верховка, хорошо разогнавшись в долине Чулышмана, погонит белые гребешки волн сверху вниз. Потом опять снизу вверх. Телецкое озеро вечно движимо двумя, встречу друг другу летящими ветрами: низовкой и вер-ховкой. Но никогда не встречаются ветры, у каждого свое время — дуть.
 Горит костер, сложенный из плавника, споро горит, синеватым пламенем. ...
 На той стороне залива виден дом Николая Павловича Смирнова. Я жгу костер, наваливаю в пламя лапник, чтобы было побольше дыму. Надеюсь, старый водомер приедет на дым. Бывало, лет пятнадцать назад, приезжал, таков был условный знак: костер у прижима на Карагае означал, что кому-то явилась нужда побывать у Смирновых, по делу ли, по дружбе, по родству или просто так, из любопытства... Николай Павлович садился в лодочку с деревянными уключинами, за самодельные весла, перевозил. Или отряжал кого-нибудь из сыновей. Детей у Смирновых было семнадцать...

Все то, чего коснется человек, Приобретает нечто человечье.
С. Я. Маршак
 Увлекся я в последнее время интереснейшим занятием — скворечники разглядывать. И не то чтобы опыта поднабраться — как делать их, я знаю, — другое меня влекло.
 Вглядишься в птичий домик внимательно и увидишь, что проступает в нем не только почерк мастера, а нечто едва уловимое, перешедшее от него через руки в неживую вещь. Давайте приглядимся к скворечникам нашего поселка.
 Вот на угоре стоит пятистенок. В резные окна дома царапаются широко растопыренными пальцами ветви высоченной — «соборной» — сосны. Такая сосна сейчас — большая редкость. К стволу этой сосны прибит кособоко скворечник. То Гришки-школьника работа. С трещиной, покоробившаяся корытцем крышка на птичьем домике посажена с наклоном вперед. Точь-в-точь как надвинутая на самые глаза у Гришки кепка со сломанным козырьком. И вид потому у скворечника, как у самого парнишки, когда его заставляли делать птичий домик, какой-то недовольный. И скворцы-то в этом домике какие-то невеселые, насупившиеся живут.
 Нахмуришься, станешь недоволь-ствовать, коль по незнанию развернул Гришка свое творение летком на север. А надо на восток, к солнцу, чтобы ветер холодный не задувал и дождь через редкие ветки не бил. Да и не жалуют скворцы хвойные деревья. А леток здоровенный, в поперечнике намного больше куриного яйца — точно от удивления открытый Гришкин рот. Того и гляди, ворона влетит. Через такую дырищу и кот может пошерстить скворчиную семью, и злая птица — сорока.
 Не только птицам худо от Гриш-киной неграмотности (за шесть лет учебы пять классов осилил). Вместо того чтобы подвесить скворечник к сучку на проволоку, он его к живому дереву прибил. Глубоко ушли в заболонь ржавые гвозди. Хоть затянулись раны медового цвета смолой, но дощечка, на которой крепится птичье жилье, треснула, вот-вот переломится, и рухнет вниз скворчиная семья.
Да-а-а, сделано тяп-ляп, подвешено сикось-накось. А балбесу Гришке хоть бы что: днями мячик гоняет, а ночами по чужим огородам лазает. Вот наказание-то: и для школы, и для соседей, и для птиц, и для сосны..

 Сквозь сон я слышу звонкое частое постукивание. Человек так не может стучать, хотя первое время, только что приехав из города, я вставал и шел к двери открывать, но на пороге никого не было. Не было даже следов на снегу к дому. За ночь узкая тропинка от калитки становилась девственно-белой. Стучалась ко мне в окно обыкновенная синица, поднимала с постели в восемь утра, когда еще только-только над кромкой соснового бора занимался рассвет. В январе рассветает поздно.
 Сначала синица просто-напросто долбила своим острым клювом замазку на окне, но потом, когда я начал птиц подкармливать, я заметил, что синицы быстро-быстро рассыпают клювом трель по оттаявшему сверху стеклу. Постучат-постучат и, нагнув точеную головку с белыми щеками, всматриваются в комнату, торопят меня, мол, пора завтракать, а на завтрак я им выношу подсолнечные семечки, крошки хлеба, мелко нарезанное сало. Я специально снаружи на карниз окна прибил цинковый противень, который сам и смастерил для них.
 Как бы я с вечера ни топил плиту, к утру в избе всегда прохладно, иной раз никак не решиться выбраться из-под ватного стеганого одеяла. Дохнешь — изо рта клубок пара. Но синицы торопят, да и когда-нибудь все равно нужно вставать... Это поначалу неприятно, а потом я выскакиваю наружу, бегу к колодцу, достаю два ведра воды и азартно плескаюсь у крыльца. Ледяная вода обжигает, как крапива, но зато приходит бодрость, хорошее настроение. Правда, оно тут же портится, когда я замечаю на снегу заячьи следы у спящей яблони: косой обглодал вокруг ствола кору. Теперь ничего не поделаешь, деревцо погибнет. Заячьи следы и у других яблонь, но погубил он почему-то именно эту, остальные не тронул.
 Деревенские синицы в отличие от городских, что водятся в парках и домах отдыха, не садятся на руку и не клюют с нее угощение. Они терпеливо ждут на яблоневых ветвях, когда я насыплю им семечек и накрошенного хлеба на противень и уйду. Иначе не подлетят. Вообще-то синицы смелые птицы: не довольствуясь кормушкой, залетают в сени, садятся на полки и отважно посматривают на меня. Для сообразительных я в неглубокую коробку насыпаю тоже семечек, крошу сало, вареное мясо. Однако пока не уйду, клевать не станут.

 Несколько лет назад, быть может, восемь или того меньше, я подобрал в Невском лесопарке, что на правом берегу Невы в пригородной зоне Ленинграда, с десяток-полтора крупных желудей, положил их в карман, а затем для сохранности поместил в целлофановом мешке в холодильник. Известно, что скорлупа желудей в тепле быстро сохнет и лопается, ядро также отдает испарению влагу, твердеет и умирает. Такой желудь становится непригодным к посадке, разве что еще можно его употребить на желудевый кофе.
 Затем при отъезде в деревню я взял желуди из холодильника, сунул их в рюкзак и доставил на берег Луги, не ведая, однако, что с ними делать.
 Я с детства люблю растить деревья. Меньше поддаюсь в этой любви выращиванию фруктовых деревьев. Очень уж они капризны. Чтобы вырастить сад, надо владеть и некоторым опытом, и знать садоводческую науку. Я, к сожалению, владел и тем, и другим поверхностно.
Знал, что фрукты очень вкусный продукт, если можно так назвать яблоко, сливу или вишню, знал методы прививки диких яблонь, но практики в этом не имел, а по посадкам просто деревьев, лесных и не лесных, имел некоторый опыт, но больше мне приходилось пересаживать те или иные деревца с одного места на другое, создавать, что называется, желаемую красоту. Из семечек, желудей выращивать березку, липу, дуб мне не доводилось.

 Много птиц вернулось с юга в свои края. Весна позвала их на родину, чтобы песнями радовать людей, для них, долго ждавших тепла, радостен даже грачиный крик, а уж от сквор-чиного пения душа улыбается, жаворонок зовет ее в поднебесье своим величаньем весны. Но нет, вот еще как может повернуть зима, что мороз ударит, и снег повалит на землю, и поземка заметет очистившиеся дороги, пока не пролетели последние птицы, те, которые последними пролетают осенью на юг, до морозов, до ледостава почти остаются на севере, надеясь на возврат тепла, — это журавли и гуси.