Речной причал в Котласе на высоком берегу. За рекой болотистая низина с чахлыми кустиками. На ее дальнем краю деревня с луковичным куполом старой деревянной церковки. За деревней лес без конца.
 А на этом берегу город. Виден элеватор. К длинной пристани пришвартовываются сухогрузы, портовые краны резво кланяются — разгружают и загружают трюмы.
 Чтобы воспользоваться услугами скоростного флота, надо спуститься по широкой каменной лестнице, потом по длинной деревянной и сбежать по трапу. Захрустит под ногами крупный речной песок с галькой, с шорохом лизнет вода гладкий берег, охватит тебя речная сырость.
 Из-под обрывистого берега тянется якорная цепь, в ее последнее звено продета веревочная петля и закреплена березовым поленом. Полено удерживает на приколе скоростное судно, которое уткнулось квадратным носом в берег. На скошенном стекле надпись: «Котлас — Устюг».
Рядом с дверью на палубе палка с пучком веревочных концов — морская швабра. Концы собраны с большим тщанием. Судно ухожено и блестит. Чтобы больше увидеть по дороге, я напросился в рубку к капитану.

 Седенький киоскер, у которого я купил свежую районную газету, сказал: «У промыслов своя, иногда нам, людям, неподвластная жизнь» — и посоветовал попытаться разузнать про Ивана Вепрева, который в свое время сильно прославил шемогодскую бересту.
 В Шемогодской волости стояла деревня Курово-Наволок. Все жители ее носили фамилию Вепревых. Когда подрос один из них, Иван Вепрев, отец дал ему ружье да топор. Пошел Иван в лес, остановился на земляничной полянке и сказал: «Прошу тебя, лес-батюшка, корми меня, как отца моего и как деда. Я же обещаю лишней веточки зря не ломать, невинной птахи зря не губить...»
 Ничего не ответил ему лес. Начал Иван валить деревья, дома рубить, резьбой их украшать, на охоту ходить, зверя и птицу бить — кормиться.
Лес кормил не голодно и не сытно.
 Пришел срок, срубил Иван и себе дом, сам печь сложил, стол смастерил, в чулане полки навесил. А что ставить на них?
 Подумал и опять в лес пошел. Свалил березу, распилил на чураки. С чураков снял бересту целиком, потом из кругляшков напилил донышки. Из самых больших чураков получились ведра. К ним приладил ручки из ивовых прутьев. Из чураков поменьше получились крынки для молока, туески для сметаны и соли. И даже стаканы для чая смастерил. И так научился донышки подгонять да прилаживать, что ни единой капельки не протекало.
 Заставил стол берестяной посудой. Солнце в оконце глядит, береста ласковая, теплая, сама в руки просится. Как тут не улыбнуться?
 И так ему понравилась береста, что решил ее рисунком украсить. Смастерил в сенях верстак, на нем разложил топор, пилу, нож, стамеску да рубанок.
 Что же вырезать на бересте? Знал он знак, который оберегает от дурного глаза, от болезней, от нечистой силы, — трилистник. И стал вырезать на бересте три листика, а стенки на туесках делать из двойной бересты.

Ну а что стало с промыслом потом?
 Александра Маркова родилась и выросла в самой Шемоксе. В 1941 году ее отец ушел на фронт. Писал в письмах, что сражается под Москвой. Бьются они изо всех сил, а гитлеровцы прут и прут, пушек у них много.
 Было Александре 11 лет, осталась она с мачехой, и сильно хотелось отцу помочь. Целыми ночами думала, плакала, а придумать ничего не удавалось. И вот случайно узнала, что в мастерской режут бересту. Она идет за границу, там ее покупают за доллары, и на эти деньги наши военные приобретают оружие, которое по ленд-лизу привозят из Америки. Разбираться в тонкостях некогда. Главное, что береста шла в расчет за оружие.
 Александра сразу пошла в мастерскую, быстро научилась работать ножом и трудилась каждый день по двенадцать часов. Из мастерской ее приходилось выгонять. Очень хотелось, чтобы за ее берестяные туеса купили хорошую пушку и отправили отцу. Она даже во сне эту пушку видела, сама стреляла из нее и все время попадала.

 В голодное послевоенное время мыкался берестяной промысел от одной фабрики к другой. Было людям не до него. Наконец бересту совсем резать перестали, а мастеров распустили. И Александра Маркова приобрела другую специальность.
 Когда я собирал материал для очерка, то вдруг подумал, что мы, люди, не так уж и властны над старинными промыслами. Промыслы ведут себя довольно независимо и, если видят, что нам не до них, уходят куда-нибудь в глубинку и затаиваются. И могут ждать долго, ничем не напоминая о себе. Бывает, и совсем забудут про нас. А если вдруг почувствуют, что стали нужны, то могут напомнить о себе и вернуться.
 И вот берестяной промысел напомнил о себе дедушкиными табакерками, бабушкиными солонками, ларцами, туесками — промысел решил вернуться.
 В Великом Устюге на фабрике Художественных кистей затеяли возродить цех по ажурной резке бересты.
Но где взять мастеров?
 После долгих поисков нашли Александру Егоровну Маркову.
 — Что вы! — испугалась она. — Я уж немолода, дело у меня ответственное, семья на руках.
 — Больше некому, — убеждали ее. — Ведь нужен не просто резчик.
Нужен настоящий мастер.
Наотрез отказалась Маркова.
А через месяц пришла сама.