Академик Владимир Афанасьевич Обручев прошел Сибирь и Среднюю Азию, Крым и Кавказ, Северный Китай и Центральную Азию, Монголию и Джунгарию. Он автор научно-фантастических и приключенческих романов: «Плутония», «Земля Санникова». «Золотоискатели в пустыне», «В дебрях Центральной Азии». Имя Обручева носят горный хребет в Тувинской АССР, гора в верховьях реки Вишим, одна из вершин в Русском Алтае, ледник в Монгольском Алтае, оазис в Антарктиде...

 Каракуль — озеро в северной части Памира, в Горно-Бадахшанской автономной области Таджикской ССР. Площадь озера 364 квадратных километра, длина — 28,3 километра, наибольшая ширина достигает 23,3 километра. Озеро расположено в котловине, окруженной высокими горами, на высоте 3910 метров над уровнем моря.
 Каракуль — бессточный водоем, он питается водами горных рек. Вода в озере на вкус солоноватая. При сравнительно небольших размерах озеро довольно глубокое. Глубина в западной части достигает 238 метров, поверхность озера выглядит как темное зеркало в оправе заснеженных гор. В переводе с таджикского Каракуль и означает «черное озеро».

«Так ведь мы эта самая чудь и есть», — сказал белоголовый дедушка и повернул кран самовара. Зажурчал самовар, как родничок, тугая серебряная струя забилась в моей синей чашке.
 Вот так же, бывало, чаевничая, записывал я предания и в нежном нашем Заонежье, и в суровом Поморье. Сквозь лесные дали Пудожского края пришел я в сказочно живописное Каргополье, где в меловых скалах струится лебединая река Онега, пошел дальше, навстречу утренней заре. И всюду встречались мне легенды о «чуди белоглазой». То это были робкие подземные жители, то свирепые воинственные великаны. А там, за Уралом, в селении зырян-оленеводов, молодой зоотехник поведал мне о чуди—чудо-мастерах медного литья. Отлитые ими фигурки воинов с головами лосей еще находят на местах древних городищ.
 Поморы — прославленные русские северные мореходы — рассказывали мне о недавних якобы нападениях чуди, вооруженной луками, стрелами с костяными наконечниками, на корабельных людей, сошедших на берег, вот, пресной воды у родничка набрать!
 А тут ласковый с льняной бородкой старичок на мой вопрос о легендарном северном народе подвигает мне голубую с золотистым ободком чашку: «Мы вепсы, чудь, так нас называли еще на моей памяти... Топленого молока хочешь?»
 Ученые-этнографы установили, что предками современных вепсов была летописная «весь», упоминаемая в первом своде русских летописей — «Повести временных лет» — как дружественный, союзный славянам народ.

«Клинг! Клинг...»
 Когда высоко в небе кричат журавли, грустно становится людям. Почему это? Бабушка наша забыла счет своим годам, но про журавлей — знала!
 — Деды наших дедов пахали землю помягче этой. Солнце над ними было поласковей. Хорошо родилась рожь на песчаных запольях, греча на пожогах, горох да бобы на глинистых местах. Летом — уследи! — кувшинки поднимутся на воду: пора сеять ячмень на раскорчеванных лесных нивках. Шесть недель прошло — запирай ячмень в закрома. А там и кузнечик застрекотал, — значит, рожь поспела. Вот и овес усы отрастил — снова на пороге осень.
 Совсем доспел в то давнее лето ячмень. Но увидел однажды мужик: примяты колосья! Рассердился: «Я лес корчевал, нивья пахал... Словлю вора!» Пошел с сыном.
 Заря вечерняя сокрылась. Сумерки пали. Рыба повернулась к озеру головой, к берегу хвостом — полночь! Тут плесканье крыльев раздалось, щелканье клювов: села на нивья хлебные станица журавлей. Притихли мужик с мальчонкой-сыном, затаились. Стали журавли по полю гулять, стали ячмень клевать. Пляшут, хороводы водят — как девушки плывут-переступают, как парни притоптывают, вот диво-то! Нагулялись, наклевались — головы под крылья положили, спят...
 У мужика страх-наваждение прошло. Кидает сыну конец веревочный: «Держи крепко-накрепко!» Сам журавлей вяжет — одного за шею, другого за ногу, третьего... а седьмой-то, старый вожак, он не спал! Крылами всплеснул, клювом сщелк-нул: «Просыпайтесь, вольные!» Кинулся было к сыну мужик, да куда там. Крепко держал веревку мальчик. Высоко в поднебесье несли его птицы. Глядит паренек-то этот, горемычная голова: леса внизу все темнее, поженки и пашни все меньше. Машут крылами журавли! Несут паренька в подсиверну сторонушку.

 — Говорят, дивный сын родился у молодых, первых ижанда и эми. Он родился — и на ноги встал, как лосенок лесной. Льняную рубаху мать вышила ему узорами — цветами и травами, следами зверей и птиц. Отец пел сыну охотничьи суровые песни. Мать сказывала ласковые сказки. Знал малый голоса птиц, говор деревьев, шепот лесных духов. Но сам —молчал. У него не было языка, такой родился.
 Есть летом день, когда потайным цветом зацветает Лесной цветок. Пошел отец — так далеко ушел он, что и охотничьим чутким ухом не слышно ему пение петухово. Искал Лесной цветок черной ночью, с заклинаниями. А как нашел, вырыл его крепкий сладкий корень. Только поднес сын волшебный корень ко рту — заговорил, запел мальчишка! Удивился отец: «Не родник ли это плещет в ночи? Не Онего ли поет?» Поднял голову: «Не журавли, не лебеди ли это кличут?» Сладка, с голосами леса схожа речь сына.
 «Как это зовут? Как назвать то?» — указывали мать и отец и на ромашку в поле, и на звезду в небе, и на лосося в стремнине вод. Все называл сын, всему давал имена. Новые, звонкие ковал он слова.

 Ведет, зовет меня дорога по вепсской земле. Вьется проселком, оборачивается тропкой лесной...
 Вот высокий дом на горке-кряже. Под горушкой у речки — баня. Рядышком с крыльцом — крохотная часовенка с предмостьем, с луковкой над крутой низенькой кровлей. Обычная вепсская усадьба. Во дворе я приостановился и принялся зарисовывать старинной работы детскую коляску — «лапсентелегайне», — расписную, с точеной оградкой кузова. Белоголовый малыш гулял неподалеку.
 Молодой вепс вышел на крыльцо с двустволкой, одной рукой поднял ружье и выстрелил не целясь. По ветвям березы прошумел и грянулся оземь большой серый ястреб.
 «Терве! — поздоровался со мной стрелок. — Вишь, над цыплятами кружил, разбойник... А за мальца ты напрасно испугался. Наши ребята сызмалу выстрелов не боятся». Да, вепсы — настоящий лесной народ. У карелов, у русских северян бытуют предания о силачах, удачливых охотниках. Стал я искать такие рассказы у вепсов — и здешние старики вспоминали охотничьи обряды, приметы. В деревне Горнее Шелтозеро я познакомился с Иваном Дмитриевичем Федосеевым. Многое было услышано от него — охотника и памятливого человека.

 В деревне Сюрьге жил у отца с матерью молодой Ондрей. Вот уж стеснительный был — девушка красная! При нем лишнего слова не скажи. На крещенский праздник разыгрались ребята, толкнули его — не ворохнулся. Стоит, смеется. Стали с разбегу толкать здоровенные мужи-чинья — стоит, как, скажи, столетняя сосна! Глазами хлопает, сам себе удивляется. Ондрей силы своей и меры не ведал.
 Было: с Ошты до Вознесенья ехал купец. Тройкой коней гордился, чванился: «Берегись, зашибу!» Ондрей мимо проходил. «А буде хочешь, так сдержу лошадей». Богач по тройке вперехлест кнутом ударил, сапогом по земле чертит: «Ах-ха-ха! Сдержи!» Остервенел, бьет по кореннику и раз, и другой раз. Держит тройку Ондрей, в дорогу по колено врос. Рассыпались сани — у Ондрея в руках только спинка санная осталась. Ондрей стоит, тонкую роспись санную рассматривает. Понимал в красоте. А тут из синь-сугроба крик и зык: «Охти мнешенько-о» — «Ну! запуталась курица в отрепьях». Пришлось Ондрею тащить купца из сугроба. Тоже, знаешь, подвиг немалый: купчина-то был многопудовый.
 Ондрей — славутный охотник. На медведя с рогатиной ходил. Наша вепсская рогатина — копье с граненым наконечником. У шейки рожна — стальная поперечина, а то ведь достанет зверь охотника когтистой лапой. С таким копьем еще на нашей памяти в лес хаживали. А Ондрей зверя не колол, он шкуру медвежью жалел. Он перед зверем повинится: прости-ко, мол, батюшка! — да и обоймет его накрепко, копье за медвежьим хребтом перехватит, принажмет — из зверя и дух вон, вот што, парень...
 Вот, случилось! Ондрей лося убил. Не совсем убил — насмерть ранил. Лось далеко бежал, Ондрей за ним неотступно на лыжах. Ондрей ведь такой был: поест и уйдет на много суток в лес, с собой еды не берет. Спит в лесу, у нодьи. Нодья у нас — костер охотничий: два бревна берут, подтесывают их, одно к другому кладут. Щепки меж бревен запалят, смолье зажгут — так целую ночь и живет огонь. Охотник на хвое нежится.
Старики, которые охотники, похва-лялися: мы-де любим огонь живой, не запертый, нам-де в избе маятно, душно, тошно!
 И Ондрей так: день бежит за лосем-то, а ночью у нодьи спит. Потом опять по следам бежит, поспешает. Лежки лосиные видит. Вот за Кушле-гой пошли леса незнаемые, места чужие.

 На охоте Ондрей воспоминал охотничий обычай и свычай.
 Он ружье свое по весне омывал горячей сорочьей кровью. На иванов день, говорят, находил волшебный папоротников цвет, оттого открыт ему был язык зверей и птиц, понимал он.
 На белку Ондрей капканы вбивал в ствол дерева, наживлял их пахучими сушеными грибами. На куницу — знал!— надо в капкан сунуть сорочье гнездо. На выдру идешь — и ты капкан в воде обустрой. Но хитрее всего ставил Ондрей капканы в снег! Подсмотрели наши старичонки из-за горелой лесины: вот он, Ондрей, ямку лопаткой выроет, капкан наставит, насторожит и снегом присыплет. Да поверх того снега другим концом лопатки следы понаставит. Вот бежит красная лиса, умненько поглядывает, думает себе: «Ну-к! Безопасной мне тут, зверю, ход! Другие пробегали этим путем-дорогою, следы поостав-ляли, сем-ко и я пробегу!» Да и попадется... «Охти, — заверещит. — Перехитрил меня Ондрей-охотник!» А куда денешься?

 Шел Ондрей, видел: под ногами, под толстым льдом, метались куницы. С осени высокая вода была, потом ударили скорые морозы. Тут и встал меж деревами лед, подо льдом — высокие хрустальные хоромы: чисто, пусто, воздух попадает через трухлявые старые пни. Ондрей идет, слышит, куницы подо льдом радуются: хорошохонько, мол! Живы будем. Ноне все лето белки плыли озером с пудожского берега на нас, куниц, войной. Да здесь им нас не достать. Пусть себе порскают, покуда их Онд-рей-охотник не добудет. Они — пудожские. Ондреева знатья не ведают!
 Тут Ондреева собака белку и облаяла. Выстрелил охотник, не попал. Несвычно такое Ондрею! Он и в другой раз приложился, он и в третий... дело нечисто: пули, не долетая, падают! Один только заряд и остался. А белка — вот она: дразнится, зубки скалит, будто смешно ей до ужасти. Еще и шишками кидается. Голосенко тоненький, как паутинка, но до чего же слова обидные верещит! «Ха-ха, — пищит, — глянь-ко, дедушко, на неудалого стрелка! Того не ведает, что тебя простая пуля не берет, а только медная, серебряная или золотая!»

 Мужики сидят на кряжике. Промеж них — разговор: «Нету меры Ондреевой силе!» — «Есть мера». — «Нету...»
 Поспорили. Сговорились Ондрееву силу испытать. Нагрузил это мужичонка полон воз снопов. Нивья-поля у него в низинке, рига на горе. Лошадь и не тянет. Вот он Ондрея жалостно кличет: «Помоги, Ондре-юшко!»
 Ондрей силы своей не жалел: со всей охотой плечом к возу приналег. Сосед вожжи на дышло намотал — коню и деваться некуда, конь вспять идет...
 «Худ конишко-то у тебя, ничего не тянет». — «Ох, худ, что делать, ав-вой...» Мужик глаза прячет.

 Надтреснутые долбленые лодочки-однодеревки. («Рухть!» — назвал мне их старичок с коромыслом — сказал, как кашлянул. Торопился он, расплескивая колодезную яркую воду.) В зеленые холмы вросли столетние цвета старого серебра избы, переливались перелески красками июля. Сюда, в Горнее Шелтозеро, я шел по знойным, пахнущим переспелой земляникой и молодой малиной полям.
 — Чаю пить! — торжественно
пригласил меня белоголовый дедушко. Тот самый, что только что озабоченно пробегал с коромыслом.
 Я закрыл этюдник. На огромном семейном столе в просторной, пустой избе разводил пары крохотный самоварчик. В дедовых глазах совсем детская плескалась радость.
 — Вижу — человек идет. И — за водой! Мой самовар скорее всякого другого в деревне поспевает — литровый! Это моя Шултаполай! —
хвастался столетний. — По-русски сказать — Шутливая Пелагея... шутница!
 Крохотный самоварчик в этот день кипел не переставая. Вскоре я протоптал кратчайший — по крапиве! — путь на колодец. В избу постепенно набежало всякого — старого и молодого — народа. Это здесь было слышано про незапамятную легендарную старину, про бородатого мальчика Барда и его светлокосую Айри, про мудрого Велля и про обыкновенную жизнь хозяина дома, Георгия Федоровича Зайцева.

 Уэлен — крохотное селение на самом северо-востоке Чукотки. Единственная его улочка вытянулась вдоль узкой галечной косы — небольшой полоски суши, с трех сторон окруженной холодным Чукотским морем.
 Издавна уэленцы — чукчи, эскимосы — славились как отважные морские охотники, бесстрашные добытчики моржей.
 В давние времена от удачной охоты зависела жизнь северного народа.
 Морские животные давали пищу, жир для жирников. Кожей моржа накрывали яранги и обтягивали байдары. Из кишок шили непромокаемые плащи. Из клыков мастерили наконечники к стрелам и копьям, костяные очки с узкими прорезями, которые защищали глаза от сверкания снега. Из зуба вытачивали рыболовные крючки, острые иглы, гребни для женщин.
 Нынче все необходимое можно купить в магазине. Но морская охота по-прежнему насущная потребность: печень, мясо зверей, обитающих в море, содержат много ценных, полезных для организма человека веществ, витаминов.
 Шкуры, в первую очередь нерпичьи, высоко ценятся на мировом рынке, моржовый клык, расписанный мастерами Уэленской косторезной мастерской, с удовольствием приобретают для своих коллекций знаменитейшие музеи мира.
 Вот почему охотники испокон веков самые уважаемые люди в селе. Вот почему древний промысел и сегодня одно из основных занятий северян.
 «Хочешь побывать на моржовой охоте? — спросил меня старый эскимос Тагьёк. — Завтра пойдем».
 Но мне не повезло. Ночью, откуда ни возьмись, на побережье приполз туман. К утру все вокруг: село, море, прибрежные скалы — было окутано белой плотной пеленой. Почти неделю висела она потом над Уэленом. Почти неделю охотники не выходили на промысел. Невидимое в тумане, тяжело вздыхало море. Вряд ли кто-либо ждал ясного дня с большим, чем я, нетерпением: уж очень хотелось побывать на морской охоте!

 Небольшой городок Чудово раскинулся на северо-западе Новгородской области по берегам реки Ке-рести — левого притока былинного Волхова. История Чудова уходит в далекие времена. А название его связывают с племенем «чудь», когда-то заселявшим южные берега Финского залива. Отдельные селения чуди доходили до реки Керести. Некогда ямское село на тракте Петербург — Москва, а с открытием в 1851 году Николаевской железной дороги — станция, позднее рабочий поселок, теперь Чудово — один из промышленных центров Новгородской области, крупный железнодорожный узел.
 С появлением железной дороги чудовские крестьяне лишились своего основного ямщицкого промысла. Земля кормила плохо. Болотистая, неплодородная глинистая почва, суровый климат: ранние холода, оттепели зимой, частые градобития — все это было причиной убогих урожаев, да и земли у крестьян было мало. И крестьяне нищали, влачили полуголодное существование. Одни, чтобы вырваться из нужды, уходили в Петербург на заработки, другие подкармливались дарами леса. В лесах и болотах Новгородской губернии было много грибов и ягод и изобилие дичи и зверя. Это были прекрасные места для охоты. И многие местные крестьяне ради заработка становились егерями.
 Этот чудовский край Некрасов хорошо знал и любил. Здесь в 1871 году он приобрел дачу. Знакомство поэта с чудовской округой началось еще задолго до покупки дачи, на заре 50-х годов. Будучи страстным охотником, Некрасов стремился вырваться сюда. Поездки в Ярославскую губернию требовали много времени, и Некрасов с появлением «чугунки» все чаще выезжает на охоту в чудовские места, где он арендовал охотничьи угодья.
 Охота для поэта была не только отдыхом, но и способом близкого знакомства с крестьянами и их жизнью. «Охотник и поэт слитно и нераздельно жили в Некрасове», — вспоминает его сестра А. А. Буткевич. Богатый материал для размышления о судьбах народных давала и «глушь новгородская».
 «Я охотился по железной дороге, — пишет в 1852 году Некрасов И. Тургеневу, — эта дорога как будто нарочно пролегает через такие места, которые нужны только охотникам и более никому: благословенные моховички с жидким ельником, подгнивающим при самом рождении, идут на целые сотни верст — и тут-то раздолье белым куропаткам... (...) Унылая сторона, бедная и невероятно дикая». Слова Некрасова об «унылой стороне» словно первые, начальные «заготовки» для стихотворения «Пожарище». «Каждый подрядчику должен остался...» «Грабили нас грамотеи-десятники...» По доносам приказчиков и десятников офицеры корпуса жандармов отдавали сотни жестоких приказов. Однажды в чудовской деревне Бор-ки было подвергнуто экзекуции 80 землекопов, которым «всыпано по 80 розг». Некрасов хорошо знал эту деревню, в окрестностях которой он часто охотился. И появилась в стихотворении горькая строчка:
Секло начальство, давила нужда...

 Во всех энциклопедиях мира упоминается знаменитое Мертвое море, вода которого настолько солона, что в нем практически невозможно утонуть. Но мало кто знает, что и в нашей стране есть озеро, по солености не уступающее своему известному собрату.
 Это озеро находится в Тувинской АССР и называется Дус-Холь, что в переводе с тувинского и значит — «соленое озеро». На его поверхности может лежать даже человек, совершенно не умеющий плавать, горько-соленый рассол (рапа) с высоким содержанием брома не позволит телу погрузиться в воду.
 Озеро обладает и еще одной необычной особенностью: в придонном слое вода значительно теплее, чем у поверхности. Это явление называется геотермией.
 Врачи считают, что по лечебным свойствам воды, микроклимата степного района, в котором расположено озеро, Дус-Холь не уступает знаменитому крымскому курорту Саки.

 Прошел целый месяц, как отгремела Февральская революция, и наконец, в теплый весенний день 27 марта 1917 года, В. И. Ленину удалось вырваться из Швейцарии, где он провел последние годы эмиграции. Дорога была не близкой. Шла война, и возглавляемой Лениным группе политэмигрантов пришлось добираться в Россию кружным путем через Германию и Швецию. Остался позади Цюрих, последние рукопожатия друзей и проклятия недругов. И вот за окнами обладающего правом неприкосновенности вагона — Германия. Здесь на всем лежала печать войны. Маленькие городки и села казались давно покинутыми. На начинающих зеленеть полях — одинокие фигурки женщин и детей. Миновали Франкфурт-на-Майне, Эрфурт, Гале, и везде на перронах, где раньше шумела пестрая толпа, серый мышиный цвет солдатских шинелей, усталые, изможденные лица.
 «Ильич прав, — говорили между собой попутчики Ленина, — чтобы добиться мира и покончить с голодом и разрухой, нужна мировая социальная революция, и как можно скорее»

 Неподалеку от Ленинграда Карельский перешеек с запада на восток пересекает река Вуокса (от финского vuoksi — прилив, поток, течение). В старинных русских летописях она называлась Воксой, Вокшей. Свое начало река берет в Финляндии, вытекая из озера Сайма. Здесь, неподалеку от границы с СССР, река образует живописный водопад Иматру, после чего бурный водный поток попадает в узкое гранитное ложе. Вуокса впадает в Ладожское озеро двумя рукавами, удаленными друг от друга на довольно значительное расстояние. Северный рукав — Кякисальми (финское — Кукушиный пролив) соединяется с Ладогой около города Приозерска, а южный через протоку Бурную впадает в озеро к югу от Приозерска, Длина реки 165 километров.
 Ученые предполагают, что в далекие времена здесь была протока, соединявшая Ладогу с древним Литориновым морем.

 Сверху кажется, что самолет делает посадку среди стеклянных крыш бесконечных теплиц. Так выглядят затопленные квадраты рисовых полей, уходящих к самому горизонту. На севере страны одни делянки пустовали, другие зеленели молодыми побегами. На юге же вовсю шла уборка нового урожая. Асфальтовые ленты дорог были сплошь засыпаны просыхающим зерном. Здесь трудно найти клочок сухой земли, и крестьяне прилегающих к автострадам районов обмолачивают рис и сушат зерно на горячем полотне дорог. Осадки выпадали все реже и реже: сезон дождей завершался. Вода в Красной реке и Меконге еще свивалась мутно-коричневыми жгутами, однако сила ее шла на убыль. Природа и люди готовились к встрече бархатного сезона.
 Сегодняшнему Вьетнаму 40 лет. Возраст, прекрасный во всех отношениях, — расцвет физических и духовных сил, счастливая пора творчества и созидания, претворения в жизнь самых дерзновенных мечтаний.
Именно этому всеми средствами хотели помешать «поборники» демократии и прав человека. Детство моих вьетнамских сверстников, ровесников Августовской революции, отняла семилетняя война с французскими оккупантами, отрочество и юность прошли в борьбе с американскими агрессорами и их марионетками. В Ханое я встретился с группой молодых прозаиков и поэтов. Те Хань, член правления Союза вьетнамских писателей, большой поэт, известный и в Советском Союзе, представляя их, прежде всего отметил, что начали они писать в годы войны США против Вьетнама. Почти каждый принимал участие в освободительной борьбе, не помышляя вначале о писательской стезе.
 «Вьетнамцы — нация поэтическая, — говорила Фан Ньян. — С малых лет писала я стихи, для себя, конечно. Когда американская авиация начала бомбардировку страны, мы с подругами поступили в ударный отряд помощи фронту. Помогали восстанавливать дороги, уничтожать неразорвавшиеся бомбы, выполняли другие задания. Там я встретила девушку очень интересной судьбы. До прихода в отряд она была монахиней. Война пробудила в ней патриотические чувства. Она стала героиней моей первой опубликованной поэмы «Большая любовь». Вместе с ней и я вошла в литературу».

 Афганистан... Страна величественных, выжженных солнцем гор и цветущих долин, ослепительно синего неба и мрачных, сырых ущелий, современных жилых кварталов и древних крепостей. Широко раскинувшаяся в самом сердце Азии страна, занимающая площадь, равную Франции, Нидерландам, Бельгии и Дании, вместе взятым, населенная 15 миллионами свободолюбивых, гордых людей, говорящих на 30 различных языках, но имеющих общую цель — победить в борьбе за новую жизнь, за счастливое будущее для своей родины. Народ Афганистана, взявший в апреле 1978 года власть в свои руки, был един в стремлении сломать прогнивший строй, освящавший феодальную отсталость, засилье помещичьего землевладения, давление иностранных монополий, эксплуатацию рабочих и крестьян, нищету, безграмотность, племенную и национальную рознь — все, что мешало естественному развитию страны.
Борьба эта продолжается и сегод ня. Однако, ведя наступление на пережитки феодализма, афганцы, свято чтущие древние культурные традиции своего народа, любовно сохраняют ценнейшее наследие, оставленное им предками. Это памятники искусства: чудом уцелевшие в бесчисленных войнах крепости, мечети и дворцы, старинная живопись, уникальные по колориту и тонкости исполнения миниатюры старых рукописей, древние статуи, высеченные в скалах Гиндукуша на заре человеческой истории. Более того: победа Апрельской революции вдохнула в традиционное искусство новую жизнь, впервые сделала его доступным для народа, обогатила современным содержанием.
 Исторически Афганистан располагается на стыке трех великих культур древности — иранской, индийской и китайской, а это не могло не сказаться на его искусстве. Через Афганистан шел знаменитый «шелковый путь», и везли по нему не только шелк, пряности и слоновую кость, но и предметы искусства из Китая, Индии, Цейлона, Бутана и других далеких и близких стран. В обратном же направлении устремлялся со времен античности поток разнообразнейших произведений живописи, скульптуры, графики, прикладного искусства, созданных мастерами Греции, Рима, Египта. Часть их, оседая в лавках местных торговцев, широко распространялась среди населения, служа образцом для афганских художников. Но было бы ошибкой считать, что мастера слепо копировали чужеземные шедевры. От поколения к поколению переходило лишь то, что отвечало представлениям афганского народа о красоте. Так возникал драгоценный сплав многих искусств воедино, и процесс этот не искажал, но обогащал местную, афганскую традицию, приобретавшую со временем все большее своеобразие.

 В индийском городе Мадрасе среди множества парков есть и <3меиный парк». Его питомцы размещаются в хорошо оборудованных вольерах, в специальных бассейнах за стеклянными ограждениями. Всякого, кто входит в парк, встречает надпись: «Не убивайте змей!». И посетителю дают понять, что дело тут не в милосердии, а в понимании того непреложного факта, что змея, как и другие представители земной фауны, — необходимое звено в вечном, сбалансированном круге жизни.
 В мире 2500 видов змей, в Индии — более 250. Они служат человеку, уничтожая грызунов и давая материал для ценнейших лечебных средств. Вот почему великолепная королевская кобра длиной 18 футов, вызывая холодок вполне понятного страха, невольно внушает и уважение к себе: она нужна человеку.
 Учреждение «Змеиного парка» в штате Тамиланду — одна из мер индийского правительства по охране и изучению животного мира. Средства, необходимые для его создания, были предоставлены государством.

Когда слышишь или читаешь слово фьорд, мысленно переносишься на север Европы в страну фьордов — Норвегию. Однако природа в районе Средиземноморья, а точнее, в южной части Адриатики сделала исключение.
 В результате затопления рельефа образовался единственный на юге Европы фьорд под названием Бока Которская («бокаэ — «бухта>, названа по самому крупному городу в ней — Котору).
 Адриатическое море перед бухтой самое широкое — 211 километров, однако и этой ширины как будто ему оказалось мало. Оно врезалось через три узких прохода в глубь материка и образовало четыре красивых залива: Херцегновский и Тиватский составляют внешнюю часть бухты, Которский и Рисанский — внутреннюю.
 Высокие горы Орьен (1895 метров) и Ловчев (1749 метров) и многочисленные горные вершины (до 1300 метров) не позволили морю углубиться больше чем на 40 километров. Протяженность береговой черты всех заливов и узких проходов составляет 106 километров.
Горы, окружившие Боку с севера и запада, защищают ее от холодных ветров и способствуют мягкому и теплому климату вдоль ее берегов.
 Бока Которская по своей красоте, роскоши и разнообразию рельефа представляет собой один из самых интересных уголков Балканского полуострова. На побережье Боки Которской природа создала хорошие условия для проживания людей с самых ранних времен. Благодаря теплому климату, обилию средиземноморской флоры и фауны этот край был заселен давным-давно.
 С древнейших времен на территории Боки жили иллирийцы. Они владели краем до II века нашей эры. Затем римлянам удалось покорить Иллирийское государство и завладеть бухтой. Пятивековое господство римлян привело к изменению национального состава населения Боки: ее заселяли теперь романизированные иллирийцы, исповедующие христианство.