Несколько лет назад, быть может, восемь или того меньше, я подобрал в Невском лесопарке, что на правом берегу Невы в пригородной зоне Ленинграда, с десяток-полтора крупных желудей, положил их в карман, а затем для сохранности поместил в целлофановом мешке в холодильник. Известно, что скорлупа желудей в тепле быстро сохнет и лопается, ядро также отдает испарению влагу, твердеет и умирает. Такой желудь становится непригодным к посадке, разве что еще можно его употребить на желудевый кофе.
Затем при отъезде в деревню я взял желуди из холодильника, сунул их в рюкзак и доставил на берег Луги, не ведая, однако, что с ними делать.
Я с детства люблю растить деревья. Меньше поддаюсь в этой любви выращиванию фруктовых деревьев. Очень уж они капризны. Чтобы вырастить сад, надо владеть и некоторым опытом, и знать садоводческую науку. Я, к сожалению, владел и тем, и другим поверхностно.
Знал, что фрукты очень вкусный продукт, если можно так назвать яблоко, сливу или вишню, знал методы прививки диких яблонь, но практики в этом не имел, а по посадкам просто деревьев, лесных и не лесных, имел некоторый опыт, но больше мне приходилось пересаживать те или иные деревца с одного места на другое, создавать, что называется, желаемую красоту. Из семечек, желудей выращивать березку, липу, дуб мне не доводилось.
И вот прикатив с желудями в деревню, я не знал, что мне с ними делать. Известно, что желуди опадают осенью, а пока я прибыл к месту, где по-детски мечтал развести на тесном клочке песчаного склона парк, осень стала глубокой: земля то смерзалась неподатливой коркой, покрывалась молодым, пугающим деревенского жителя снежком. Но проходили дни — и вдруг снова наступало осеннее в пасмурности тепло, все оттаивало, малостью оживало, а выглядывало солнце, и вовсе казалось возвратом летнего тепла.
В одно из таких потеплений, оттаиваний, я и надумал спрятать свои желуди в конце земляничной грядки, прикопал их прямо в упаковке землей до весны. Кажется, я где-то уже прочитал, что желуди хорошо сохраняются, перезимовывают в земле, если их не найдут и не сгрызут мыши, или в непромерзающем водоеме, опущенные в мешках ближе ко дну.
Так практикой подтвердилась теория о сохранности желудей,а подобным способом хранят и каштаны, и другие семена плодов и деревьев.
Радостно бывает, когда ты видишь, что твой труд не оказался напрасным. И особенно ни с чем не сравнима бывает радость, когда ты имеешь дело с деревьями, видя их слабенькие ростки, потом выкарабкивание из трав, возвышение над ними, ежегодный прирост. И вот уже дерево, обогнавшее тебя в росте, которое не сломить, не затоптать, которое на лето покрывается густо листвой и начинает пробовать свой песенный голос при ветре.
Прикопать-то желуди я прикопал, сохранил до весны, но за множеством дел и хлопот совершенно забыл о них и вспомнил, лишь когда отцвели травы, отошла ягода на земляничных грядках и кусты ягодника разбросали во все стороны усы, которые требовалось срочно обрезать, ибо так ягодник глушит и уничтожает себя же. И не вспомнил я о желудях, а увидал, к моему удивлению, пучок дубочков, похожих на ранние чесночные стрелки.
Увы! И не радость охватила меня, а сожаление, что дубки придется пересаживать, а к пересадкам это могучее дерево не совсем восприимчиво.
Но делать было нечего.
«До осени. Осенью пересажу», — решил я и смирился.
Но осень была какая-то непутевая. А потом я дочитался, что деревья лучше всего сажать весной — оставил дубки до весны, а от весны до новой осени. Да так и прошло в такой пляске: «весной-осенью, осенью-весной», пронеслось с десяток лет. И дубки мои стали в два раза выше меня. Но не все. Один из них набрал могучести, стал толст в комле, высок, второй — не отстает от братца в росте, но тонок в стволе и стал отклоняться от него, искать для своих ветвей простора. Остальные побеги низки, не поднялись и до метра, хилы, напоминают больше побеги от корней собратьев.
И вот новая весна. И опять я смотрю на эти дубки и замышляю подойти к ним с лопатой и пересадить их на другое место, на простор. Не на месте они выросли, не на месте.
