Шел Ондрей, видел: под ногами, под толстым льдом, метались куницы. С осени высокая вода была, потом ударили скорые морозы. Тут и встал меж деревами лед, подо льдом — высокие хрустальные хоромы: чисто, пусто, воздух попадает через трухлявые старые пни. Ондрей идет, слышит, куницы подо льдом радуются: хорошохонько, мол! Живы будем. Ноне все лето белки плыли озером с пудожского берега на нас, куниц, войной. Да здесь им нас не достать. Пусть себе порскают, покуда их Онд-рей-охотник не добудет. Они — пудожские. Ондреева знатья не ведают!
Тут Ондреева собака белку и облаяла. Выстрелил охотник, не попал. Несвычно такое Ондрею! Он и в другой раз приложился, он и в третий... дело нечисто: пули, не долетая, падают! Один только заряд и остался. А белка — вот она: дразнится, зубки скалит, будто смешно ей до ужасти. Еще и шишками кидается. Голосенко тоненький, как паутинка, но до чего же слова обидные верещит! «Ха-ха, — пищит, — глянь-ко, дедушко, на неудалого стрелка! Того не ведает, что тебя простая пуля не берет, а только медная, серебряная или золотая!»
А Ондрей-то наш — ведь он звериный язык зна-ал! Догадался кряду: это леший невидимой рукой белку обороняет. Ондрей медную пуговицу на камешке сплющил, в ствол ее шомполом загнал. «Погоди ужо!» — выстрелил. Пошел по лесу стон, гул... Белка наземь пала. По лесу старичонка — бела шляпа, черны поля! — поскакал, рукой трясет.
«Я не шутки шучу! — Ондрей ворчит. А самому жалко и совестно: знакомый лесовик-то! — Ну, ништо, дедушко. Залижут тебе зайцы лапу-ту...»
