В голодное послевоенное время мыкался берестяной промысел от одной фабрики к другой. Было людям не до него. Наконец бересту совсем резать перестали, а мастеров распустили. И Александра Маркова приобрела другую специальность.
Когда я собирал материал для очерка, то вдруг подумал, что мы, люди, не так уж и властны над старинными промыслами. Промыслы ведут себя довольно независимо и, если видят, что нам не до них, уходят куда-нибудь в глубинку и затаиваются. И могут ждать долго, ничем не напоминая о себе. Бывает, и совсем забудут про нас. А если вдруг почувствуют, что стали нужны, то могут напомнить о себе и вернуться.
И вот берестяной промысел напомнил о себе дедушкиными табакерками, бабушкиными солонками, ларцами, туесками — промысел решил вернуться.
В Великом Устюге на фабрике Художественных кистей затеяли возродить цех по ажурной резке бересты.
Но где взять мастеров?
После долгих поисков нашли Александру Егоровну Маркову.
— Что вы! — испугалась она. — Я уж немолода, дело у меня ответственное, семья на руках.
— Больше некому, — убеждали ее. — Ведь нужен не просто резчик.
Нужен настоящий мастер.
Наотрез отказалась Маркова.
А через месяц пришла сама.
Ей создали специальную группу в ПТУ, и за год она обучила резьбе тридцать девушек.
Для фабрики построено новое большое здание, но я был еще в старом двухэтажном деревянном доме.
Александра Егоровна сначала привела меня во двор и распахнула ворота сарая. Там ровными слоями сложена береста. На год фабрика запасает 20 тонн бересты. Бересту, наружный ее слой, собирают осторожно, чтобы деревья не гибли, и только на тех участках, которые лесничие выделяют под вырубку.
Деревянный огромный дом похож на терем, в нем много лестничек, переходов, комнаток. Во всех комнатах пахло деревом, берестой, столярным клеем. И в каждой комнатке работали люди, мастерили шкатулки, выжигали на них узоры, плели из бересты солонки, сувенирные лапоточки, украшали рисунками кухонную деревянную утварь, а молодая художница Татьяна Лабутина вырезала из кости медведей, собак, оленей, пастухов на нартах.
За длинными деревянными столами резчицы. На белых березовых досках расправляют приготовленную бересту, по линейке обрезают в размер туеска.
Я сел на скамью рядом с молодой художницей фабрики Татьяной Вязовой и стал смотреть, как рождается туесок с клубничкой. Тупым шилом Татьяна очертила круг, наметила основу рисунка. Взяла нож, похожий на школьную указку, и, выдумывая на ходу, стала резать стебли, листья, клубничку. Она резала так легко, что я решил: это просто. Мне дали кусок бересты, но через две минуты я понял, что нож меня не слушается, — руководить ножом вовсе не так просто, как это кажется со стороны.
Прошел вдоль стола и заметил, что у каждой резчицы свой рисунок, своя манера.
Мне рассказали, что резать одно и то же хотя бы три дня невозможно, рука не пойдет. Поэтому девушки все время хоть чуть-чуть да изменяют рисунок, где что заметят интересное — несут в рисунок. Лучшие свои работы на свободные темы отправляют на выставки. И сама Маркова три диплома на выставках получила. Но силу свою видит в ученицах.
«Хочется, чтобы берестяной промысел не отмирал», — сказала она.
На прощание мне подарили берестяной рожок, чтобы оленя подманить и увидеть его на свободе, в настоящем северном лесу.
Я знал, что весной олени всегда вызывают друг друга криком на поединок, выехал в лес и стал реветь в рожок изо всех сил. К моему удивлению, олень откликнулся. Все ближе, ближе — и из чащи вышел... егерь, у которого в руках был точно такой же рожок. Егерь отругал меня как следует, потому что принял за браконьера. Потом увидел, что без ружья, и успокоился. И чтобы я не сильно расстраивался, рассказал, как однажды в уссурийской тайге вот в такой же берестяной рожок подманивал оленей, чтобы пересчитать. Один олень откликнулся довольно близко, в соседней ложбине. Егерь заглянул туда и обомлел. За кустами, поджав задние ноги, обнажив клыки, к прыжку готовился тигр, который тоже кричал по-оленьи, подманивая к себе жертву.
